Формирование расстройств личности у несовершеннолетних правонарушителей в аспекте ювенильной психиатрии

Вострокнутов Н. В., Пережогин Л. О.

ФГУ «Государственный научный центр социальной и судебной психиатрии им. В. П. Сербского» Росздрава.
Отделение социальной психиатрии детей и подростков.

В современной психиатрии, как в России, так и за рубежом, принята концепция, согласно которой расстройства личности представляют собой стойкие изменения зрелой личности, характерные для взрослых пациентов. В многочисленных работах, посвященных детской психиатрии и расстройствам личности (Ганнушкин П. Б., 1933, Леонгард К., 1981, Личко А. Е., 1983, Братусь Б. С., 1988, Ремшмидт Х., 1994, Гурьева В. А., 1998, Гиндикин В. Я., Гурьева В. А., 1999, Дмитриева Т. Б., Гурьева В. А., Макушкин Е. В., 2004 и многие др.) авторы практически единодушно отмечают, что расстройства зрелой личности формируются к 18-20 годам, однако имеют начало развития в подростковом возрасте. Таким образом, клиницисты, наблюдающие формирование у подростков расстройств личности, диагностируют другие формы психических расстройств. В России многие врачи диагностируют «патологические формы пубертата», «патологический пубертатный криз», которые традиционно имеют иное клиническое значение и плохо соотносятся с действующей международной классификацией (МКБ-10). В то же время МКБ-10 позволяет диагностировать расстройства личности у детей и подростков, указывая, что «они всегда возникают в детстве или подростковом возрасте».

При анализе критериев DSM-IV (цит. по B.J.Sadock, V.A.Sadock, 2001), признаки расстройств личности выглядят слишком общими: здесь и побеги из дома, и школьные прогулы, и участие в драках, кражи. Подобное поведение свойственно и контингенту подростков с формирующимися расстройствами личности, независимо от их типа, а также ряду здоровых подростков в силу присущей им конфликтности, оппозиционности, соответствующей возрасту. Данные признаки могут сопутствовать и другим формам психической патологии, в частности, шизофрении. В любом случае, складывается представление о лживом, брутальном, жестоком, не желающем учиться, ориентированном на криминальные формы поведения подростке. Ряд исследователей (P. B. Sutker, 1994) утверждают, что данные критерии диагностики возникли из статистического анализа анамнестических сведений о детстве взрослых пациентов, поэтому носят рекомендательный характер.

Известно, что клинически расстройства личности представляют собой непрерывный континуум, включающий как пограничные с нормой формы, так и глубоко патологические варианты. К. Леонгард (1981) отмечал, что «не всегда легко провести четкую грань между чертами, формирующими акцентуированную личность, и чертами, определяющими вариации индивидуальности человека». С другой стороны ряда находится та часть аномальных личностей, которые «страдают от своей аномальности или заставляют страдать от нее общество» (Шнайдер К., 1999). По мнению С. Я. Бронина (1998), «психопатические состояния» отличаются особенным богатством клиники, психопатология оказывает здесь постоянное и всестороннее воздействие на жизнь индивидуума, детерминирует его биографию, но затем «ткань психопатии» становится бледнее, призрачнее, она сужается, ограничиваясь в своих проявлениях критическими периодами жизни и стрессовыми обстоятельствами.

Современный уровень развития психиатрии подразумевает использование в рамках клинического подхода всего спектра исследований — от патопсихологических методик и клинического интервью до биохимических и электорофизиологических методов. По мнению В. В. Гульдана (1983), расстройства личности являются самым мультидисциплинарным разделом психиатрии, где последняя тесно смыкается с биологическими и гуманитарными дисциплинами. Для современной психиатрии, оперирующей вопросами этиологии и патогенеза, классификации, терапевтической коррекции и профилактики психических расстройств, характерно изучение биологических механизмов, лежащих в основе нарушений адаптации у психопатических личностей (Шейдер Р., 1998, Дмитриева Т. Б., 1998). Традиционно представление о расстройствах личности, как о полиэтиологичных состояниях, в формировании которых особые роли играют наследственные предиспозиты, биологические факторы, действующие в раннем детстве, социальная среда, действующая в детском и подростковом возрасте, закрепляющая личностную трансформацию, обеспечивающая выработку патологических поведенческих стратегий. В последние годы в США и отчасти — в Европе особую популярность приобретает «социопатическая» концепция, смысл которой сводится к тому, что расстройства личности практически отождествляются с асоциальным поведением. Все чаще для диагностики оказывается достаточно данных анкетирования и информации, получаемой из психологических тестов, особенно MMPI и теста Роршаха, т.е. налицо стремление «механизировать» и даже (в прямом смысле слова) автоматизировать диагностику (Gacono C. B., Meloy G. R., 1992, Kalliopuska M., 1992). В качестве критериев расстройств личности, которыми до сих пор руководствуются американские врачи, выступают «плохая школьная характеристика с прогулами уроков, плохая характеристика трудовой деятельности, неблагоприятная история семейной жизни, злоупотребление наркотиками, алкогольными напитками, неоднократные аресты, агрессивность или драчливость, половая распущенность или половые извращения, попытки к самоубийству, импульсивное поведение, жизнь за чужой счет, бродяжничество, патологическая лживость, отсутствие сознания вины при преступлениях, безрассудные поступки» (O'Neal P. et al., 1962).

Ю. В. Попов (1991), анализируя современные диагностические подходы к расстройствам личности, приходит к выводу, что диагностика расстройств личности должна базироваться на классическом клиническом подходе, опирающемся в отечественной практике на критерии П. Б. Ганнушкина и О. В. Кербикова. По его мнению, именно лонгитудинальное клиническое наблюдение позволяет избежать диагностических ошибок. По мнению В. В. Нечипоренко (1991) даже серия кратковременных наблюдений за пациентами, обнаруживающими признаки расстройств личности (при поступлении в клинику в связи с суицидальными попытками, правонарушениями, антисоциальным поведением) не позволяет устанавливать достоверный диагноз, если пациент не наблюдался компетентными специалистами в период между стационированиями, поскольку нередко психопатоподобное поведение является лишь ширмой, скрывающей глубокую патологию. Это неоднократно подтверждалось и исследованиями подростков (Сухарева Г. Е., 1974, Личко А. Е., 1983, 1985, Ковалев В. В., 1995, Гурьева В. А. с соавт., 1998). Таким образом, собственно по «социопатическим» критериям нельзя диагностировать расстройство личности.

Концепцией, объединяющей знание о пограничных психических расстройствах, включая расстройства личности, является базирующаяся на основных биологических представлениях концепция адаптации. Для человека, как существа, сочетающего в себе биологические и социальные механизмы функционирования, адаптация также актуализируется в двух плоскостях, в которых он представляет собой и особь, живущую по законам биологического вида, и члена общества, наделенного уникальной совокупностью личностных черт.

Ю. А. Александровским (1993) предложена концепция барьера психической адаптации, являющегося единым «интегрированным функционально-динамическим выражением» биологической и социальной основ человека. Таким образом, любой поведенческий паттерн, или устойчивый поведенческий стереотип, каковым, в сущности, является расстройство личности, зависит по крайней мере, от трех составляющих: собственно личности, ситуации, вызывающей прорыв барьера психической адаптации, и следующих за ним психопатологических проявлений, складывающихся в психопатологическую единицу — синдром, поддающийся клинической оценке (Кондратьев Ф. В., 1996).

Статистические исследования на протяжении многих лет показывают, что для всех форм расстройств личности характерно криминальное поведение. В период с 1884 по 1904 г. среди пациентов Симферопольских богоугодных заведений, находившихся на лечении определением уголовного суда, «психопаты в различных формах» составили 3,3%, занимая 5 место после лиц, совершивших преступления в состоянии алкогольных психозов, «хронически помешанных», эпилептиков и слабоумных (Грейденберг Б. С., 1915). В то же время в психиатрической клинике Московского университета, не принимавшей больных на принудительное лечение, в отчетах не предусматривалось графы для психопатий (Корсаков С. С., 1913). Та же самая статистика наблюдается и в настоящее время: по данным М. М. Мальцевой и В. П. Котова (1995), среди невменяемых лиц, совершивших правонарушения, диагностика психопатии составила 3,3%, уступая шизофрении и органическим поражениям ЦНС, в то время как под наблюдение врачей ПНД подобные лица практически не попадают, в то время как в населении распространенность расстройств личности составляет по разным данным от 0,3 до 9,0% (Петраков Б. Д., Цыганков Б. Д, 1996, Каплан Г., Сэдок Б., 1998). В настоящее время зафиксирован стремительный рост заболеваемости расстройствами личности (Казаковцев Б. А., 1998). Аналогичным образом складывается ситуация и за рубежом (Hamilton J. R., 1981, Sass H. et al., 1994).

В. Я. Гиндикин и В. А. Гурьева (1999), анализируя многообразие клинической динамики расстройств личности, приходят к выводу, что независимо от вида динамического сдвига — наличие психопатических реакций (особенно не свойственных данному типу расстройства личности), декомпенсации, развития, фазовых состояний, гиперкомпенсации — должно расцениваться клинически в качестве временного, но тяжелого состояния, которое часто провоцирует противоправные действия. Таким образом, напрашивается вывод, что чем более глубоко расстройство личности (независимо от его типа), тем более выражен асоциальный, и в частности — криминальный, радикал в поведении больного. В таком случае, если вспомнить, что расстройство личности формируется в подростковом возрасте, совпадая по времени развития с пубертатом, логично предположить, что для подростков с личностной патологией риск совершения противоправных действий и асоциального поведения в целом будет исключительно высоким.

Настоящее исследование проведено на 292 несовершеннолетних правонарушителях, из которых 53 составили воспитанники специальной школы для подростков с девиантным поведением г. Анна Воронежской области, 24 — несовершеннолетние правонарушители, осужденные судами г. Москвы к различным срокам заключения (условно), обследованные в рамках программы «Педагог на допросе несовершеннолетнего», 99 — воспитанники Центра временной изоляции несовершеннолетних правонарушителей ГУВД г. Москвы. Контрольную группу (116 человек) составили школьники сопоставимого возраста, не совершавшие правонарушений (кроме административных) и не обнаружившие в процессе обследования признаков психических расстройств.

В соответствие с психическим состоянием данный контингент был разделен на 6 групп. Первую группу (далее — группа 1) составили 56 несовершеннолетних, обнаруживших признаки формирующихся расстройств личности. Вторую группу (далее — группа 2) составили 24 подростка со сформированными уточненными формами расстройств личности (F 60 — F 62 кроме F 60.2 по МКБ-10). В третью группу (далее — группа 3) вошли 17 детей с признаками умственной отсталости легкой степени выраженности, укладывающиеся в основном в диагностические рубрики F 70, F 70.1, F 70.8 по МКБ-10. В четвертую группу (далее — группа 4) были включены 42 правонарушителя с признаками органического поражения головного мозга различного генеза (раннего, травматического, интоксикационного). В пятую группу (далее — группа 5) были объединены 37 психически здоровых несовершеннолетних правонарушителя. Группа 6 — контрольная (подростки психически здоровы и не совершали правонарушений, преследуемых в рамках уголовного законодательства).

Основным методом исследования был клинико-психопатологический. Оценивался анамнез, изучалась динамика состояния несовершеннолетних, анализировалось актуальное состояние, предшествующее правонарушению, в момент правонарушения, и в период проведения интервью. Сопоставлялись личностные особенности несовершеннолетнего с деталями криминального эпизода, учитывались типы реагирования в субъективно эмоционально значимых ситуациях. Использовались также данные экспериментально-психологического метода. Учитывались данные методик, направленных на исследование памяти (запоминание 10 слов, опосредованное запоминание), мышления (сюжетные картины, классификация, исключение, сравнение понятий, понимание переносного смысла пословиц, пиктограммы), интеллекта (метод Векслера), личностных особенностей (MMPI, уровень притязаний, шкала Спилберга, метод Роршаха, ТАТ, методы Розенцвейга, Лири, Люшера и др.), агрессивности (шкала Басса-Дарки). Для исследования волевых расстройств была использована «Нормированная шкала диагностики волевых расстройств» (Шостакович Б. В., Горинов В. В., Пережогин Л. О., 1999), вопросник которой был адаптирован для работы с несовершеннолетними. Статистическая обработка материала осуществлялась в два этапа. На первом этапе осуществлялся сбор информации, ее кодирование, составлялась база данных. На втором этапе проводилась статистическая обработка данных с использованием батареи стандартных статистических методик в соответствии с ГОСТ 11.004-74 и ГОСТ 11.006-74.

Таблица 1. Контингент обследованных подростков по группам.

	Спецшкола	ЦВИНП	Осужденные	Контроль
Группа 1 (56)	14	35	7	-
Группа 2 (24)	5	12	7	-
Группа 3 (17)	6	10	1	-
Группа 4 (42)	13	25	4	-
Группа 5 (37)	15	17	5	-
Всего (292)	53	99	24	116

Биографические данные несовершеннолетних оценивались по 120 признакам.

Средний возраст составил 13,5, 14,0, 13,5, 13,4, 13,4, 12,6 лет по группам соответственно. Относительно более младший возраст (различие статистически недостоверно) контрольной группы обусловлен присутствием в группах 1-5 несовершеннолетних осужденных, которые были старше 14, но моложе 18 лет. Юноши составили около 90% от всех несовершеннолетних (96,4%, 83,3%, 94,1%, 97,6%, 94,5%, 91,4% по группам соответственно). Достоверно больше девушек (t ≥ 2, P ≤ 0,05) было в группе 2 (подростки с расстройствами личности).

Число жителей сельской местности значительно уступало числу горожан (8,9%, 16,7%, 23,5%, 16,7%, 18,9% по группам 1-5 соответственно, показатель группы 3 достоверно (t ≥ 2, P ≤ 0,05) выше, чем в других группах, показатель группы 1 достоверно ниже (t ≥ 2, P ≤ 0,05), чем в других группах). Среди подростков-правонарушителей была высока доля сирот и подростков, лишенных родительского попечения (социальных сирот) — 19,6%, 4,1%, 47,1%, 23,8%, 10,8% по группам 1-5 соответственно, показатель группы 3 достоверно выше, показатель группы 2 — достоверно ниже (t ≥ 2, P ≤ 0,05). Среднее число детей в семье составило 2,1, 1,8, 2,6, 1,8, 1,8 по группам соответственно, показатель группы 3 достоверно выше (t ≥ 2, P ≤ 0,05). В контрольной группе этот показатель был самым низким: 1,2 ребенка на семью.

Подростки 1 и 3 групп были, как правило, младшими детьми в семьях (имели старших братьев и сестер 76,8% и 94,2% по группам 1 и 3), их старшие братья и сестры жили обычно отдельно от семьи, мало общались со своими родителями, большинство вели социальный образ жизни. У подростков 1 группы 31,4% братьев имели судимости, либо отбывали наказание в местах лишения свободы. Вероятно, подобная динамика была обусловлена тем, что подростки в 1 группе воспитывались в семьях с толерантным отношением к криминальному поведению, а подростки 3 группы, являясь младшими детьми в семьях, рождались в тот период, когда их родители окончательно утрачивали связь с социумом, спивались, лишались работы, средств к существованию, начинали промышлять мелкими кражами, попрошайничеством.

Хорошие отношения в семье были у 30,4% подростков в 1 группе, 58,3% — во второй, 23,5% в третьей (различия достоверны, t ≥ 2, P ≤ 0,05), 45,2% в четвертой, 62,1% в пятой и у 89,7% в контрольной группе. Конфликтные отношения встречались в 41,1%, 37,5%, 29,4%, 23,8%, 24,3% по группам 1-5 соответственно, в контрольной группе — в 9,5%. В тоже время в группах 1 и 3 была достоверно выше (t ≥ 2, P ≤ 0,05) доля семей, в которых отношения родителей к детям было безразличным (16,1 % и 17,7% по группам соответственно).

Таблица 2. Связь ситуации в семьях несовершеннолетних правонарушителей с криминалом.

Факторы	Гр. 1	Гр. 2	Гр. 3	Гр. 4	Гр. 5	Гр. К
Социальное сиротство	19,6	4,1^	47,1*	23,8	10,8	0^
Хорошие отношения в семье	30,4	58,3	23,5^	45,2	62,1	89,7*
Конфликтные отношения в семье	41,1	37,5	29,4	23,8	24,3	9,5^
Подростки никогда не посещали школу	7,1	4,2	11,8*	9,5	0	0
Подростки неграмотны	7,1	0	23,5*	11,9	2,7	0
Подростки работают	10,7	29,2*	5,8^	11,9	18,9	6,9
Подростки попрошайничают	46,4	12,5^	70,5*	28,6	13,5	0^
Подростки совершают преступления	60,7*	33,3	88,2*	54,8	29,7	0^

В таблице данные приведены в процентах. Знаком * обозначено достоверное (t ≥ 2, P ≤ 0,05) превышение показателей других групп, знаком ^ — достоверно более низкие показатели.

Отчетливо прослеживается связь между высокими показателями социального сиротства и низким уровнем хороших отношений в семье и неграмотностью, попрошайничеством, криминальным поведением (см. группу 3). Также в группе 2 при низком уровне социального сиротства и хороших отношениях в семьях — низкий уровень попрошайничества и криминального поведения, подростки охотно работают.

Большинство подростков (92,9%, 100,0%, 76,5%, 88,1%, 97,3% по группам 1-5 соответственно, 100,0% в контрольной группе) умели читать и писать. Показатель группы 3 был достоверно ниже (t ≥ 2, P ≤ 0,05), чем в других группах. В тоже время запас школьных знаний соответствовал официальному уровню образования только у 8,9%, 29,2%, 0,0%, 11,9%, 45,9%, 69,8% по группам 1-6 соответственно, показатели групп 5 и 6 достоверно выше (t ≥ 2, P ≤ 0,05), чем в группах сравнения. Большинство подростков формально числились учащимися школ, соответствующих возрасту классов, либо отставали от возрастного показателя на 1-2 года (второгодники). Их переводили из класса в класс, несмотря на отсутствие необходимой образовательной базы. Являясь учащимися 6-7 класса, многие из подростков-правонарушителей не могли справиться с математическими задачами 3-4 класса, читали незнакомый текст по слогам, не могли пересказать прочитанное, хотя при наводящих вопросах обнаруживали понимание текста. Часто дети из групп 1-4 не имели представления о частях света, не могли назвать столицу России, не знали, что кошка и крокодил относятся к разным группам живых существ, не могли прочитать наизусть даже четверостишия А. С. Пушкина, не знали, когда приблизительно началась Великая Отечественная война и т.д. Среди здоровых правонарушителей и в контрольной группе таких выраженных случаев не встречалось, но не более половины подростков обнаруживали знания в соответствии со школьной программой.

Большинство подростков, включая некоторых детей из контрольной группы, негативно относились к обучению, не видели ценности в образовании. Они ссылались на своих родителей и старших знакомых, которым образование часто служило помехой в поиске доступной работы, охотно приводили примеры успешной (как правило, криминальной) коммерческой деятельности необразованных людей.

Среди подростков 1-4 групп встречались дети, которые никогда не посещали школу (7,1%, 4,2%, 11,8%, 9,5% по группам соответственно). Ряд подростков (5,4% в группе 1, 41,2% в группе 3 (t ≥ 2, P ≤ 0,05), 4,8% в группе 4) посещали вспомогательные школы. Среди подростков 1 и 4 групп присутствовали случаи неоправданной диагностики умственной отсталости.

Многие подростки активно стремились зарабатывать деньги, считая заработки главным критерием социального успеха. Так 10,7% в группе 1, 29,2% в группе 2, 5,8% в группе 3, 11,9% в группе 4, 18,9% в группе 5 (при 6,9% в контрольной группе) (показатель группы 2 достоверно выше, группы 3 — достоверно ниже (t ≥ 2, P ≤ 0,05), чем в группах сравнения) занимались неквалифицированным трудом — мыли автомобили, разносили рекламные листовки, выполняли черную работу на рынках, грузили товар на складах. Небольшое число подростков работали на относительно квалифицированных видах работ — курьерами, продавцами. Кое-кто промышлял проституцией.

В тоже время большинство несовершеннолетних в качестве предпочтительных источников заработка указывали попрошайничество и криминальный заработок. Попрошайничеством промышляли 46,4% подростков в группе 1, 12,5% в группе 2, 70,5% в группе 3, 28,6% в группе 4, 13,5% в группе 5 (различия в группах 2 и 5 достоверны (t ≥ 2, P ≤ 0,05). Криминальный заработок (преимущественно — систематические кражи, грабежи, например, из автомобилей, с пустующих дач) был характерен для 60,7% в первой группе и 88,2% в третьей группе против 33,3%, 54,8%, 29,7% по группам 2, 4 и 5 (различия достоверны, t ≥ 2, P ≤ 0,05).

Во всех группах был высок уровень внутрисемейной патологии. Среди психических расстройств доминировал алкоголизм. Алкоголизмом страдали 57,1% отцов и 57,1% матерей в первой группе, 41,7% отцов и 25,0% матерей во второй группе, 41,2% отцов и 35,3% матерей в третьей группе, 57,6% отцов и 42,9% матерей в четвертой группе, 32,4% отцов и 13,5% матерей в 5 группе (10,3% отцов и 0,0% матерей в контрольной группе). Необходимо учесть, что в большинстве случаев (в специальной школе, ЦВИНПе) сведения об алкоголизме родителей обнаруживались в личных делах несовершеннолетних.

У родителей некоторых несовершеннолетних были выявлены случаи шизофрении (5 у отцов и 2 у матерей), эпилепсии (6 у отцов и 4 у матерей), расстройств личности (у трех матерей), других психических расстройств (4 у отцов и 7 у матерей) (данные по всем несовершеннолетним). Однако эти показатели очень малы в сравнении с алкоголизмом. В то же время настораживает высокий уровень встречаемости шизофрении у родственников — братьев, сестер, бабушек, дедушек и т.д. — несовершеннолетних правонарушителей 1 группы (у 10,7%).

Данные о течении беременности у матерей подростков-правонарушителей и о раннем периоде развития удалось собрать только для половины несовершеннолетних. В тоже время некоторые данные все равно достаточно красноречивы. Ниже мы приводим интерполированные данные. В 5 и 6 (контрольной) группах преобладало нормальное течение беременности (около 90%), в третьей отмечались токсикозы (также около 90%), в первой — токсикозы (около 40%) и психогении (около 20%). Роды с патологией (в первую очередь — с асфиксией, обвитием пуповины) отмечались у половины матерей подростков 1 группы и у 80% матерей несовершеннолетних 3 группы (25% в контрольной группе). В третьей группе в 60% случаев отмечались родовые травмы. В первой, третьей и четвертой группах был высок уровень ранней постнатальной патологии: 48,2%, 52,9%, 38,1% против 29,2% во второй 18,1% в пятой и 1,7% в контрольной группах.

В полных семьях воспитывались от 30% до 45% несовершеннолетних правонарушителей по группам (75,0% в контрольной группе). Без отца воспитывались от 47,1% в группе 3 до 62,5% в группе 1 (различия по группам не достоверны), без матери — от 8,3% в группе 2 до 45,0% в группе 3 (показатель группы 3 отличается достоверно от других групп, (t ≥ 2, P ≤ 0,05). Доля несовершеннолетних, воспитывающихся в приемных семьях (как правило, у родственников), не превышала 10% по группам, однако 14,4% несовершеннолетних в группе 1, 35,3% в группе 3 и 11,9% в группе 4 воспитывались в детских домах и приютах (отличия от других групп достоверны, (t ≥ 2, P ≤ 0,05).

Типы воспитания распределились по группам следующим образом: преобладало воспитание по типу гипоопеки (51,8%, 45,8%, 41,2%, 61,9%, 32,4% по группам 1-5 соответственно против 2,6% в контрольной группе); в третьей группе часто встречалось отвержение (17,6%, t ≥ 2, P ≤ 0,05); в пятой — обычный тип воспитания (56,8%, t ≥ 2, P ≤ 0,05). Насилие в семье отмечалось в 41,1%, 33,3%, 46,5%, 38,1%, 24,3% по группам 1-5 соответственно (10,3% в контрольной группе), исчерпываясь практически физическими наказаниями. В 4,2% в третьей и 2,4% в пятой группах встречалось сексуальное насилие со стороны членов семей, как правило — отцов и братьев, что согласуется с данными большинства авторов, изучавших внутрисемейное насилие и сексуальное злоупотребление детьми (Daly L. W., 1991, Асанова Н. К., 1997, Догадина М. А., 1998 и др.). Уровень насилия вне семьи был в среднем ниже внутрисемейного. Только в группе 3 он был значительно выше (52,9% против 23,5% в семье), что, вероятно, обусловлено высокой долей подростков в третьей группе, не имеющих семьи или живущих в условиях внутрисемейного отвержения. При этом в третьей группе был весьма высок уровень сексуального насилия вне семьи (29,4%, t ≥ 2, P ≤ 0,05).

Таблица 3. Связь воспитания и социальной активности подростков.

Факторы	Гр. 1	Гр. 2	Гр. 3	Гр. 4	Гр. 5	Гр. К
Воспитывались без отца	62,5	54,2	47,1	61,9	51,4	25,0^
Воспитывались без матери	19,6	8,3^	45,0*	23,8	16,2	0,9
Воспитание по типу гипоопеки	51,8	45,8	41,2	61,9	32,4	2,6^
Отвержение в семье	14,3	4,1^	17,6*	7,1	5,4	0
Насилие в семье	41,1	33,3	46,5*	38,1	24,3	10,3
Подростки избегают игр	7,1	25,0	41,2*	21,4	0	0
Подростки - подчиненные в группе	12,5	16,7	58,8*	16,7	10,8	0^
Подростки совершают преступления	60,7*	33,3	88,2*	54,8	29,7	0^

Отчетливо прослеживается связь между показателями, отражающими уровень семейной депривации, и социальной изоляцией, в которой оказываются подростки. Имеется прямая высокая корреляционная связь между насилием в семье и отвержением в семье и пассивной игровой деятельностью, подчиненным положением в группе и криминальным поведением.

Игровая деятельность среди подростков-правонарушителей имела ряд особенностей. Для большинства подростков «детство» ассоциировалось с дошкольным возрастом. Будучи подростками 11-12 лет, они уже не считали себя детьми, напротив, подчеркивали, что ребенок это тот, кто не может сам себя обеспечить, приводили примеры 3-5 летних мальчиков и девочек, которые самостоятельно жили на вокзалах, чердаках, промышляли воровством, не нуждаясь ни в чьей помощи. Большинство несовершеннолетних правонарушителей (78%) не считали себя детьми (в контрольной группе — 17%). Поэтому игры, которые они отождествляли с детским возрастом, они вспоминали как некое далекое прошлое.

Среди подростков третьей группы большинство избегали игр (41,2%, t ≥ 2, P ≤ 0,05), либо играли с младшими детьми (52,9%, t ≥ 2, P ≤ 0,05). Подростки первой (76,8%), второй (66,7%), четвертой (80,9%) и пятой (91,9%) групп предпочитали играть со сверстниками, а многие (от 30 до 45 процентов по группам) охотно играли со старшими детьми. Среди подростков второй и пятой групп не менее четверти охотно играли с взрослыми.

Отношения с другими детьми также существенно различались по группам несовершеннолетних. Наибольшее число лидеров встречалось в 5 (18,1%) и 1 (16,1%) группах. Никогда не были лидерами подростки 3 группы (t ≥ 2, P ≤ 0,05), они выполняли в подростковых коллективах роли подчиненных (58,8%) или отверженных (47,0%). Многие из них при этом избегали общения, держались на расстоянии от подростковой группы, но все равно не отделялись от нее. Отношения с взрослыми складывались у большинства несовершеннолетних плохо. Взрослые воспринимали их негативно, как хулиганов, нарушителей дисциплины, «малолетних преступников», считали, что по ним «плачет тюрьма». На хорошем счету были 10,7% подростков группы 1, 29,2% группы 2, 17,6% в группе 3, 21,4% в группе 4 и 43,2% в группе 5 (91,4% подростков в контрольной группе).

В связи с отклоняющимся поведением многие подростки-правонарушители госпитализировались в психиатрические стационары. В среднем в группах 1, 2 и 4 ранее госпитализировалось около трети подростков. Контрастные показатели в группе 3 (70,6%) и группе 5 (2,7%) (t ≥ 2, P ≤ 0,05). Неоднократные, систематические госпитализации были характерны для третьей группы (58,8%, t ≥ 2, P ≤ 0,05). Многие подростки — воспитанники приютов и детских домов — воспринимали госпитализацию в качестве сурового наказания, сообщали о вызывающих удивление способах лечения в больницах — приеме витаминов и аминазина.

Криминальная активность несовершеннолетних оценивалась по 55 показателям.

Большинство подростков-правонарушителей были привлечены к уголовной ответственности до 14 лет, впоследствии уголовные дела закрывались (85,7%, 75,0%, 94,1%, 85,7%, 75,7% в группах 1-5 по группам соответственно, различия по группам статистически не достоверны). В группах 2, 4, 5 был высок процент подростков (41,7%, 40,5%, 56,8% по группам соответственно), которые привлекались к уголовной ответственности впервые, в то время как в группах 1 и 3 число таких подростков достоверно меньше (19,6% и 23,5% соответственно) (t ≥ 2, P ≤ 0,05). В группе 1 преобладали подростки, совершившие более 3 уголовно наказуемых правонарушений (37,6%) (максимально зарегистрировано 17) и 2-3 правонарушения (35,7%), в группе 3 — преобладали подростки, совершившие 2-3 правонарушения (41,1%) и более 3 (29,5%).

Во всех группах преобладали преступления против собственности, особенно — кражи. Доля преступлений против собственности составила 87,5%, 75,0%, 94,1%, 80,9%, 83,8% по группам 1-5 соответственно (цифры в процентах указывают на долю подростков в группе, совершивших этот вид преступления), достоверных различий между группами не обнаружено. В контрольной группе 3 подростка совершили мелкие кражи, к уголовной ответственности не привлекались. На втором месте в группах 1-4 стояли преступления против общественной безопасности (хулиганство) (16,1%, 16,7%, 11,8%, 9,5%), а в группе 5 — преступления против жизни и здоровья (убийства, телесные повреждения) — 21,4%. В контрольной группе 5 подростков совершили хулиганские действия и 2 нанесли легкие телесные повреждения, к уголовной ответственности не привлекались. Только в 1, 2 и 5 группах были зафиксированы преступления против половой неприкосновенности (изнасилования, сексуальные действия насильственного характера), однако их доля мала (3,5%, 4,2%, 5,4%) в сравнении с кражами и хулиганством.

Таблица 4. Криминальная активность несовершеннолетних.

Факторы	Гр. 1	Гр. 2	Гр. 3	Гр. 4	Гр. 5	Гр. К
Привлечены к ответственности до 14 лет	85,7	75,0	94,1	85,7	75,7	-
Привлекались впервые	19,6^	41,7	23,5	40,5	56,8*	-
Преступления против собственности	87,5	75,0	94,1	80,9	83,8	2,6~
Хулиганство	16,1	16,7	11,8	9,5	18,9	4,3~
Против жизни и здоровья	10,7	8,3	5,9	13,5	21,4*	1,7~
Сексуальные преступления	3,5	4,2	0	0	5,4	-
Корыстный коэффициент (КК)	2,27	2,0	1,83	1,52	2,5	-

В таблице данные приведены в процентах. Знаком * обозначено достоверное (t ≥ 2, P ≤ 0,05) превышение показателей других групп, знаком ^ — достоверно более низкие показатели, знак ~ обозначает привлечение к административной ответственности в контрольной группе.

КК — отношение эпизодов присвоения имущества к эпизодам уничтожения имущества

Следует особо отметить, что высокий показатель преступлений против жизни и здоровья в группе 5 обусловлен тем, что подростки из благополучного окружения вступали в драки и привлекались к ответственности за легкие телесные повреждения, в то время как подростки из неблагополучных социальных слоев дрались чаще, н жалобы на них поступали реже.

Особый интерес представляет распределение преступлений против собственности по оси «присвоение собственности — уничтожение собственности». В первой группе из 49 (здесь и далее — число подростков, совершивших преступления против собственности) подростков кражи совершили 41, порчу или уничтожение имущества — 18 («корыстный коэффициент» (КК) — 2, 27), во второй группе — из 18 подростков 14 и 7 (КК = 2), в третьей из 16 подростков — 11 и 6 (КК = 1,83), в четвертой — из 34 подростков 29 и 19 (КК = 1,52), в пятой из 31 подростка — 30 и 12 (КК = 2,5). Таким образом, здоровые правонарушители, подростки с диссоциальным расстройством и другими расстройствами личности совершали преступления в основном ради выгоды, в то время как умственно отсталые подростки и подростки с органическим поражением головного мозга — как ради выгоды, так и для удовлетворения желания разрушения, в том числе — в рамках клинически очерченных дисфорических состояний.

Подростки 1 и 3 групп привлекались к ответственности за однородные преступления достоверно чаще (t ≥ 2, P ≤ 0,05), чем подростки других групп (73,2% и 76, 5% против 33,3% во 2, 54,8% в 4 и 43,2% в 5 группах). В то же время доля преступлений, связанных с насилием, была выше в 4 (28,6%) и 5 группах (24,3%) и ниже всего — в 3 группе (11,8%).

В первой и третьей группах среди потерпевших преобладали незнакомые люди (69,6% и 70,6%) и не физические лица (например, кражи из магазинов) (50,0% и 52,9%), в то время как в 4 и 5 группах — знакомые и родственники (47,6% и 45,9%) (различия достоверны t ≥ 2, P ≤ 0,05).

Правонарушения несовершеннолетними 1 и 3 группы совершались, как правило, групповые (66,1% и 64,7% соответственно), что выше показателей 2, 4 и 5 групп (50,0%, 59,5%, 56,7%), однако роли подростков 1 и 3 групп существенно различались: подростки с диссоциальным расстройством были организаторами в 41,1% случаев (от общего числа, т.е. более, чем в двух третях групповых преступлений), а подростки 3 группы в 58,8% (т.е. около 90% групповых преступлений) выполняли пассивную роль (различия достоверны, t ≥ 2, P ≤ 0,05).

Особого внимания заслуживает анализ мотивации правонарушений. Подобные исследования неоднократно проводились на взрослых правонарушителях (Гульдан В. В., 1983, 1988, 1994). Во всех группах преобладали корыстные мотивы (83,9%, 70,8%, 82,3%, 73,8%, 70,2% по группам соответственно), в группе 1 на втором месте (57,1% t ≥ 2, P ≤ 0,05) была психопатическая актуализация, на третьем месте (39,3%) — аффектогенные мотивы. Аффектогенные мотивы были высоки и во 2 группе (второе место, 33,3%). В третьей группе на втором месте по значению стояли мотивы подчиняемости (58,8% t ≥ 2, P ≤ 0,05), на третьем — аффектогенные (23,5%). В четвертой группе был высок мотив личной неприязни (23,8%). В остальных группах мотивы удовлетворения влечения, личных отношений, неприязни, анэтические, подчиняемость распределились практически равномерно, значительно уступая корыстным.

Подростки-правонарушители из 1 и 2 групп достоверно чаще (t ≥ 2, P ≤ 0,05) не доводили преступления до конца (по 25,0% в обеих группах в сравнении с 17,6%, 14,2%, 10,8% соответственно по группам 3 — 5). Подростки 1 группы достоверно чаще чем в других группах (71,4% против 54,2%, 29,4%, 54,7%, 43,2% по группам 2-5 соответственно, t ≥ 2, P ≤ 0,05) планировали правонарушения. В тоже время подростки третьей группы делали это достоверно реже (t ≥ 2, P ≤ 0,05) чем в других группах (различия с группой 5 недостоверны).

Для всех групп подростков была характерна небольшая продолжительность криминального эпизода. Менее 1 часа длились криминальные эпизоды у 33,9%, 62,5%, 35,3%, 57,1%, 59,5% подростков (по группам 1-5 соответственно, достоверны (t ≥ 2, P ≤ 0,05) различия группы 2 от 1 и 3 групп). Среди подростков 1 группы у 25,0% криминальная активность носила непрерывный, систематический характер на протяжении 1 года и более: эти подростки являлись членами организованных преступных группировок; в других группах этот показатель был ниже (16,7%, 17,6%, 21,4%, 16,2% по группам 2-5).

Таблица 5. Мотивация правонарушений у подростков и взрослых.

Факторы	КМ	ЛО	ЛН	А	ПА	П
Группа 1	83,9	5,5^	8,9	39,3	57,1*	14,2
Группа 2	70,8	16,7	12,5	33,3	27,5	16,7
Группа 3	82,3	5,9^	5,9^	23,5	17,6	58,8*
Группа 4	73,8	14,3	23,8	30,1	14,3	21,4
Группа 5	70,2	5,4^	13,5	13,5	18,9	16,2
Взрослые с расстройствами личности	48,4	6,5^	41,9	48,4	64,5*	12,9

Здесь КМ — корыстные мотивы, ЛО — личные отношения, условия, ЛН — личная неприязнь, А — аффектогенные, ПА — психопатическая актуализация, П — подчиняемость

Если исключить характерный для всех подростков высокий уровень корыстных мотивов, то именно несовершеннолетние группы 1 соответствуют профилю взрослых правонарушителей с расстройствами личности. В то же время в группе 2 характер мотивов не имеет тенденции к поляризации.

У подростков 1 группы отмечалась также большая продуманность правонарушений. Так 30,4% (от общего числа, т.е. 43% от числа планировавших преступления) несовершеннолетних с диссоциальным расстройством вынашивали планы преступлений более суток (против 12,5%, 5,9%, 11,9%, 16,2% по группам 2-5 соответственно). В тоже время среди подростков первой группы было наибольшее количество лиц, совершивших правонарушения в состоянии алкогольного опьянения (48,2% против 25,0%, 41,2%, 45,2%, 21,6% по группам соответственно, различия статистически достоверны (t ≥ 2, P ≤ 0,05) по отношению к группам 2 и 5).

Среднее число правонарушений на одного несовершеннолетнего составило (по группам соответственно): 5,3, 2,8, 5,8, 3,5, 2,1 штук. Таким образом лидерами оказались подростки с умственной отсталостью и диссоциальным расстройством личности (достоверны t ≥ 2, P ≤ 0,05 различия со 2, 4 и 5 группами).

Психологические особенности несовершеннолетних правонарушителей оценивалась по 115 показателям.

Треть несовершеннолетних правонарушителей обнаруживали склонность к выраженному колебанию настроения (32,1%, 33,3%, 29,4%, 26,2% по группам 1-4 соответственно, в группе 5 — 2,7% t ≥ 2, P ≤ 0,05). У большого числа подростков отмечались нарушения внимания (55,4%, 70,8%, 76,5%, 71,4%, 56,8% по группам 1-5 соответственно, 26,8% в контрольной группе, t ≥ 2, P ≤ 0,05, показатели групп 1 и 5 достоверно ниже, чем 2, 3, 4 групп, t ≥ 2, P ≤ 0,05).

Темп психических процессов был снижен у значительной доли несовершеннолетних: в 21,4% в группе 1, 45,8% в группе 2, 29,4% в группе 3, 26,2% в группе 4 и в 5,4% в группе 5, что сравнимо с показателем контроля (3,4%). Показатели группы 5 были достоверно ниже (t ≥ 2, P ≤ 0,05), чем в группах 1-4, показатели группы 2 — достоверно выше, чем в других группах (t ≥ 2, P ≤ 0,05). Высокий уровень показателя в группе 2 коррелировал с высоким уровнем субдепресии (8,3%) в этой группе. Большинство подростков второй группы были разочарованы в себе, отмечали подавленность, плохое настроение, которое связывали с задержанием, помещением в ЦВИНП и СШ, жаловались на нехватку «творчества», свободы, тяготились дисциплиной в учреждениях и часто ее нарушали.

Практически все подростки справлялись в ходе эксперимента с инструкциями психолога. Крайне низкий уровень усвоения (23,5%) обнаружен только в 3 группе. В ходе работы использовались методики, направленные на исследование памяти (запоминание 10 слов, опосредованное запоминание), мышления (сюжетные картины, классификация, исключение, сравнение понятий, понимание переносного смысла пословиц, пиктограммы), интеллекта (метод Векслера), личностных особенностей (MMPI, уровень притязаний, шкала Спилберга, метод Роршаха, ТАТ, методы Розенцвейга, Лири, Люшера и др.), агрессивности (шкала Басса-Дарки), воли (НШДВР).

В целом экспериментально-психологическое исследование с подростками осложнялось рядом факторов. Таковыми являлись: заинтересованность подростков в результатах исследования, желание показать себя с лучшей стороны, продемонстрировать покладистость, дружелюбие, конформизм; стереотипное воспроизведение ряда ассоциаций, ответов с опорой на «внутренние стандарты» подростковых коллективов, следование в работе с методиками инструкциям лидеров коллективов; низким образовательным и культурным уровнем обследуемых.

Мнестические процессы были сохранны у большинства несовершеннолетних. В 57,1%, 58,3%, 29,4%, 40,5%, 88,6% по группам 1-5 они соответствовали норме (показатель группы 3 достоверно ниже, t ≥ 2, P ≤ 0,05), в значительной части случаев обнаруживались пограничные с нормой показатели.

Мышление подростков-правонарушителей отличалось конкретностью (66,1%, 62,5%, 52,9%, 52,4%, 35,1% по группам 1-5), иногда — субъективными трактовками или привнесениями (максимальный показатель — 9,5% в группе 4), редко — символичностью (максимальный показатель — 7,1% в группе 4). В ходе работы с методиками, направленными на оценку мышления, часто встречались индивидуальные привнесения (30,4%, 33,3%, 17,6%, 16,7%, 16,2% по группам 1-5 соответственно, достоверных отличий от контрольной группы нет, показатель контроля — 17,2%). В большинстве случаев привнесения и их комментарии носили адекватный характер (хуже всего дела обстояли в 3 группе, где были адекватными лишь около 40% привнесенных образов).

В целом мышление подростков-правонарушителей отличалось последовательностью, операции сравнения были сохранены (69,6%, 79,2%, 52,9%, 64,8%, 75,9% по группам 1-5), операции обобщения выполнялись успешно, отмечалась некоторая неравномерность (21,4%, 25,0%, 23,5%, 19,4%, 10,8% по группам 1-5), использование формальных признаков (3,6% в группе 1, 5,4% в группе 5, при уровне 7,8% в контрольной группе), личных предпочтений (16,1%, 8,3%, 5,9%, 0,0%, 10,8%, 11,6% по группам 1-6 соответственно). Большинство подростков справлялись с трактовкой условного смысла иносказательных выражений (хуже всех справлялись в 3 группе, где показатель составил 52,9%). Расстройств мышления, характерных для шизофрении (паралогичности, разорванности, соскальзывания), ни у кого не наблюдалось.

Наиболее выраженные нарушения отмечались в эмоциональной сфере. Они подробно описаны в психопатологическом разделе.

По показателям самооценки подростки распределились следующим образом: завышенная самооценка преобладала в 1 и 2 группах (26,8%, 25,0% по группам 1 и 2), что в целом свойственно психопатическим личностям. Заниженная самооценка встречалась в 1, 2 и 3 группах. В 1 и 2 группах заниженная самооценка сочеталась с субдепрессией и отмечалась в основном у новичков. В третьей группе она была постоянным высоким показателем (23,5%), поскольку подростки третьей группы отвергались сверстниками и часто служили предметом насмешек и издевательств.

Таблица 6. Связь психологии и криминальной активности подростков.

Факторы	Гр. 1	Гр. 2	Гр. 3	Гр. 4	Гр. 5	Гр. К
Личностная незрелость	55,4	58,3	41,2	42,8	18,9^	-
Выраженный инфантилизм	12,5	20,8	11,8	7,1	2,5^	-
Диссоциальность	64,6*	58,3	41,2	28,1	16,2^	-
Эгоизм	66,4*	54,2	23,5	28,6	10,8^	-
Подростки - подчиненные в группе	12,5	16,7	58,8*	16,7	10,8	0^
Подростки совершают преступления	60,7*	33,3	88,2*	54,8	29,7	0^

Складывается впечатление, что преступления в группе 3 совершаются под давлением, в силу подчиняемости.

У большой доли несовершеннолетних (55,4%, 58,3%, 41,2%, 42,8%, 18,9% по группам 1-5 соответственно, показатели группы 5 достоверно ниже, t ≥ 2, P ≤ 0,05) отмечались признаки личностной незрелости, а в группах 1-4 были случаи выраженного инфантилизма (12,5%, 20,8%, 11,8%, 7,1% по группам соответственно, показатель группы 5 достоверно ниже, t ≥ 2, P ≤ 0,05).

Стержневым паттерном поведения подростков-правонарушителей является собственно асоциальный компонент, заключающийся в дистанцировании от общественных стандартов поведения. Выраженный отказ от выполнения социальных требований наблюдался в группах 1-3 (64,6%, 58,3%, 41,2% по группам соответственно). В группах 4 и 5 этот показатель был существенно ниже (28,1%, 16,2% по группам соответственно, показатель группы 5 достоверно ниже, t ≥ 2, P ≤ 0,05).

Личностные особенности несовершеннолетних правонарушителей включали: демонстративность (у 37,5%, 41,7%, 5,8%, 21,4%, 13,5% по группам 1-5, показатели групп 3 и 5 достоверно ниже, t ≥ 2, P ≤ 0,05), эгоизм (66,4%, 54,2%, 23,5%, 28,6%, 10,8% по группам 1-5 соответственно, показатель группы 1 достоверно выше, t ≥ 2, P ≤ 0,05, показатель группы 5 — достоверно ниже, t ≥ 2, P ≤ 0,05), раздражительность (39,3%, 66,7%, 47,1%, 38,1%, 13,5% по группам соответственно, показатель группы 5 достоверно ниже, t ≥ 2, P ≤ 0,05), обидчивость (21,4%, 37,5%, 29,4%, 26,2%, 14,5% по группам 1-5), склонность к внешнеобвиняющим установкам (46,4%, 54,2%, 41,2%, 33,3%, 16,2%, показатель группы 5 достоверно ниже, t ≥ 2, P ≤ 0,05). Склонность к доминированию обнаруживалась в группах 1 и 2 (39,3% и 29,2%, показатели достоверно выше, t ≥ 2, P ≤ 0,05, чем в других группах). Для подростков группы 2 оказались свойственны склонность к самоутверждению (50,0%), готовность к активной защите своих взглядов, убеждений (41,7%), и вместе с тем — уязвимость, плохая переносимость субъективно сложных ситуаций (50,0%) (все три показателя достоверно выше, чем в остальных группах, t ≥ 2, P ≤ 0,05).

При анализе показателей по тесту диагностики форм агрессии Басса-Дарки отмечались следующие особенности профилей: в первой и второй группах профиль был значительно выше, чем в 3-5. Самые высокие показатели отмечались по шкалам физической, вербальной и косвенной агрессии, негативизма. Первую группу отличали особенно выраженные показатели негативизма и вербальной агрессии, вторую — высокий уровень чувства вины, обиды и вербальной агрессии. В третьей группе на фоне низких показателей всех видов агрессии отмечался относительно высокий уровень чувства вины (но существенно ниже, чем в группе 2 и 4). Четвертую группу отличал высокий уровень чувства вины и вербальной агрессии, профиль пятой группы был низким по всем показателям.

При анализе показателей по Нормированной шкале диагностики волевых расстройств (НШДВР) отмечались следующие особенности профилей: наиболее благополучная картина наблюдалась, как и предполагалось, в 5 группе; наименее благополучная — в 1 и 2 группах, где наблюдались расстройства преднамеренной регуляции, высокий уровень автоматизмов. В то же время в 1 группе прогностические функции были относительно сохранны, в то время как во второй — нарушены. Во второй группе страдала способность к осуществлению волевых действий. Третья и четвертая группы обнаруживали более низкие показатели, показатели четвертой группы практически не отличались от группы 5 и контроля.

Особенности клинической картины психических расстройств у подростков правонарушителей оценивались по 145 признакам. По очевидным причинам здесь не описываются подростки, составившие группу 5 нашего исследования.

Подавляющее большинство подростков первой группы употребляют те или иные одурманивающие средства. 70,0% регулярно употребляют алкоголь, прежде всего — пиво, «слабоалкогольные» коктейли, но часто — водку, самогон. У половины подростков, употребляющих алкоголь с 7-8 лет, к 13-14 годам формируется зависимость от алкоголя, соответствующая 1-2 ст. алкоголизма. У подростков, начавших употреблять спиртные напитки с 10-11 лет, клинических признаков алкоголизма не выявлялось, однако отмечался выраженный рост толерантности (до 2-х литров водки в сутки). Никто из подростков систематически наркотики не употреблял, опыт применения каннабиоидов имели 12,5%, других наркотиков — еще меньшее число. В преступной молодежной среде прием наркотиков резко осуждается. Со слов одного из несовершеннолетних, когда старшие подростки услышали от него запах конопли, его жестоко избили, объяснив, что «вор наркоманом быть не может». Напротив, прием токсических средств (клея, ацетона, бензина и др. летучих растворителей) очень широко распространен — 71,4% несовершеннолетних имели опыт использования этих веществ, половина из них практиковала ежедневное применение токсических препаратов. Все без исключения подростки курят, большинство — с младшего школьного возраста, в среднем — до 1 пачки сигарет в день.

Первые признаки патологического развития и поведенческие аномалии у несовершеннолетних данной группы фиксировались в 7-8 лет. Большое число (53,6%) подростков отличались гипертимным поведением, 16,1% обнаруживали выраженные колебания настроения. У такого же числа подростков в анамнезе зафиксированы пароксизмальные состояния, как правило — единичные, нерегулярные. По доступным данным медицинской документации и из бесед с родителями удалось выяснить, что отмечались фебрильные судороги (до 1-3 лет), а в более старшем возрасте — кратковременные эпизоды потери сознания по типу абсансов. У 8,9% подростков в анамнезе зафиксированы развернутые судорожные припадки, чаще всего — на фоне острой интоксикации суррогатами алкоголя.

У 12,5% несовершеннолетних в анамнезе зафиксированы делирии, все делирии носили характер интоксикационных психозов, развивались на фоне употребления токсических средств, прежде всего — бензина. Несовершеннолетние, перенесшие делирий, сохраняли подробные воспоминания о психотическом эпизоде, сообщали о наплывах слуховых и зрительных галлюцинаций, в основном — угрожающего содержания, сопровождавшихся страхом, они предпринимали попытки спастись, выпрыгивали из окон, «защищались», прятались от преследователей. Продолжительность делириозных эпизодов не превышала 3 дней, выход носил спонтанный характер.

На фоне приема токсических веществ и без таковых у многих подростков отмечались эпизоды дереализации (39,3%). В основном дереализация развивалась в вечерние часы, в сумерках, подростки отмечали что «время начинало течь медленно, образы сливались друг с другом, знакомые улицы становились незнакомыми, чужими, угрожающими». Эпизоды дереализации вне состояния токсического опьянения носили выраженную депрессивную окраску, сопровождались страхом, тревогой, чувством угрозы, исходящей извне. Дереализация на фоне токсического опьянения носила выраженный эйфорический оттенок.

Чуть меньше половины подростков исследуемой группы (41,1%) обнаруживали первые признаки формирования психоорганического синдрома. Отмечались астенизация и эксплозивные реакции. Органическая церебральная патология проявлялась в метеопатиях, астении, снижении внимания, гипермоторных реакциях, энурезе (57,2%, в среднем до 9,5 лет). По мере взросления все более выраженными становились поведенческие нарушения — аффективные (прежде всего — дисфорические) реакции, снижение памяти, волевые нарушения, эпизоды немотивированного агрессивного поведения. Эмоционально-волевые расстройства отмечались практически у всех подростков исследуемой группы (94,6%).

Аффективная патология встречалась у всех несовершеннолетних. В 62,5% случаев отмечались маниакальные эпизоды. Они носили кратковременный характер и достигали различной выраженности. У большинства подростков подъемы настроения были связаны с приемом алкоголя или токсических веществ, сопровождались чувством собственной значимости, приливом сил, верой в то, что вот-вот случится чудо, они «наслаждались жизнью». В ряде случаев маниакальный эпизод развивался до переживания эйфории, экзальтации. В других случаях полюс аффекта стремительно менялся, маниакальное состояние сменялось дисфорическим, возникало желание ломать все на своем пути. Подростки ломали все, что подворачивалось под руку, совершали акты вандализма, поджоги, громили автобусные остановки и киоски, избивали встречных прохожих. У 83,9% отмечались депрессивные состояния. В отличие от маниакальных они были длительными, но не характеризовались выраженной глубиной. В ряде случаев депрессивные состояния сопровождались явлениями дереализации. При углублении депрессивного аффекта у части подростков (21,4%) развивались апатические состояния. Тогда они часами просиживали в одной позе, не выходили на улицу. Большинство подростков, испытавших подобные состояния, характеризовали их как мучительные эпизоды полного безразличия. Выход из апатических состояний совершался также через дисфорический аффект. На фоне дисфории часто совершались правонарушения (см. схему). У 46,4% несовершеннолетних отмечалась персистирующая тревога, у 10,7% — эпизоды страха. У половины отмечались фобические расстройства.

Мнестические расстройства отмечались у 42,8% подростков исследуемой группы. В основном наблюдались нарушения кратковременной памяти, фиксации событий (у 30,4%). Часто (8,9%) встречалось патологическое фантазирование, причем фантазии носили нелепый, гротескный характер. В 57,1% случаев отмечалось некоторое интеллектуальное оскудение, не достигающее, однако, степени умственной отсталости, связанное, вероятнее всего, с приемом токсических препаратов и низким уровнем школьных знаний, отсутствием навыков интеллектуальной работы.

Для 82,1% подростков с формирующимся расстройством личности было характерно выраженное агрессивное поведение. Треть подростков (32,1%) совершали акты аутоагрессии, 64,7% совершали агрессивные действия в отношении людей и животных, 58,8% — в отношении неживых объектов (порча и разрушение автомобилей, киосков, остановок транспорта, зданий). Многие (16,1%) предпринимали попытки самоубийства и совершали самоповреждения (26,8%), в основном аутоагрессия носила демонстративный характер. Часто акты самоповреждений совершались на фоне дисфорического аффекта, были вызваны желанием причинить себе боль (неглубокие порезы, прижигания сигаретой).

Развитие расстройства личности проходило у несовершеннолетних правонарушителей в три этапа. На первом этапе главным фактором девиантного поведения был микросоциальный (семейный). В связи с неблагополучной обстановкой дома подростки проводили большую часть времени на улице, не посещали занятия в школе, были вынуждены ночевать в подвалах и на чердаках, спасаясь от побоев и унижения, которые ждали их дома. Спустя некоторое время они становились членами молодежных криминальных группировок, где выполняли задания старших подростков, воровали. Здесь же они получали опыт использования токсических веществ.

На втором этапе ведущим был фактор асоциального окружения. Подростки втягивались в жизнь асоциальных группировок, где находили покровительство, усваивали законы криминальной среды, постепенно поднимались по иерархической лестнице. Контакты с домом сокращались до минимума. Они могли отсутствовать дома неделями, уезжали в крупные города, где жили на вокзалах, промышляя воровством и грабежами, попрошайничали. В этот период они начинали активно употреблять алкоголь и токсические вещества. В результате асоциального образа жизни и изменений органического характера возникали стойкие поведенческие стереотипы и аффективные расстройства. В этот период совершались преступления агрессивного характера (телесные повреждения, разбои, изнасилования, убийства, уничтожение имущества).

На третьем этапе ведущим фактором являлся психопатологический. Формирование личности завершалось по патологическому типу. Возможности внутренних компенсаторных сдерживающих механизмов и воспитательно-коррекционного влияния к этому времени исчерпывались.

Сравнительный анализ подростков с формирующимися расстройствами личности (группа 1) и подростков-правонарушителей из других групп показал:

Употребление одурманивающих и токсических веществ распространено в среде подростков-правонарушителей практически с одинаковой частотой (92,8%, 95,8%, 100,0%, 88,1% по группам 1-4 соответственно, в группе 5 (t ≥ 2, P ≤ 0,05) отмечалось только курение (29,7%) и эпизодическое употребление токсических веществ (24,3%) в качестве проб).

Пароксизмальные состояния преобладали в 3 и 4 группах (29,4% и 35,7%) в отличие от 1 и 2 (16,1% и 12,5%). Притом в 3 и 4 группах они встречались и в настоящий период, в то время как для групп 1 и 2 были характерны в анамнезе. В 4 группе 21,4% подростков (t ≥ 2, P ≤ 0,05, показатель выше таковых в других группах) обнаруживали пароксизмы по типу абсансов, 40,5% — отмечали в анамнезе судорожные припадки (у 4,7% они носили регулярный характер), частые пароксизмальные состояния (не реже раза в неделю) обнаруживали 9,5% подростков 4 группы.

На фоне интоксикаций органическими растворителями в 3 группе у 17,6%, а в 4 группе у 21,4% отмечались делирии. Клиника делириев не отличалась специфичностью. Эпизоды дереализации встречались в 37,5%, 41,2%, 38,1% по группам 2-4 соответственно. Они отмечались в основном на фоне приема токсических веществ. В 3 и 4 группах был высок уровень психоорганической патологии (76,4%, 89,0%), причем в 3 группе преобладала астеническая (41,2%, t ≥ 2, P ≤ 0,05), а в 4 — эксплозивная (40,1%, t ≥ 2, P ≤ 0,05) симптоматика. В третьей и четвертой группах был высок уровень ночного энуреза (88,2% и 59,5% соответственно), в 4 группе энурез у многих подростков наблюдался и в период исследования.

Ведущим признаком, по которому осуществлялся подбор подростков в 3 группе являлось снижение интеллекта, позволяющее говорить об умственной отсталости, как правило — легкой и умеренно выраженной дебильности. В других группах у подростков также отмечалось в ряде случаев интеллектуальное снижение, однако его степень не была столь значительной, чтобы говорить об умственной отсталости. В 76,5% в третьей группе подростки с трудом справлялись с обучением чтению и письму, не могли освоить правописание, арифметику, включая счет в пределах 100, хотя многие обучались по программе вспомогательной школы. В отличие от подростков других групп, в том числе подростков с выраженной педагогической запущенностью, они не имели никаких интересов, кроме удовлетворения насущных потребностей, испытывали серьезные трудности в общении со сверстниками и взрослыми, отличались крайне ограниченным словарным запасом, с трудом выполняли логические операции. Отмечались выраженные мнестические расстройства (у 88,2%, t ≥ 2, P ≤ 0,05 максимальный показатель по группам).

В 4 группе на фоне органических расстройств преобладали аффективные нарушения. Ведущий характер носили дисфорические расстройства, развивающиеся спонтанно (85,7%, достоверные отличия от 2 и 5 групп, t ≥ 2, P ≤ 0,05) или на фоне депрессивного аффекта. Уровень апатических состояний был весьма высок (35,7%), они развивались на фоне переутомления, с депрессивным аффектом четкой связи не обнаруживали.

Во второй группе преобладали невротические расстройства. У 70,8% подростков с расстройствами личности (t ≥ 2, P ≤ 0,05) отмечалась тревога, у 54,2% — фобические расстройства. В большинстве случаев невротическая симптоматика укладывалась в рамки неврастении (66,7%). Подростки в этой группе отличались мечтательностью, у многих встречалось патологическое фантазирование (33,3%, отличие достоверно, t ≥ 2, P ≤ 0,05) и сверхценные идеи (20,8%, t ≥ 2, P ≤ 0,05) среди которых преобладали идеи стать богатым, известным, иметь какие-либо материальные блага.

Уровень агрессивности в группах 2-4 был почти одинаков (выраженное агрессивное поведение отмечалось в 75,0%, 70,6%, 73,8% по группам соответственно). Уровень аутоагрессии был максимальным в группе 2 (41,7%), аутоагрессивные действия носили сугубо демонстративный характер. В этой же группе был максимальный показатель попыток самоубийств (25,0%, t ≥ 2, P ≤ 0,05).

В целом клинически наиболее благоприятно выглядели подростки группы 2, наиболее неблагоприятно — подростки группы 3, в случае подростков группы 4 очевидно прослеживалась необходимость лечения, которого подростки, как правило, не получали.

В зарубежной и отечественной литературе многократно указывается на необходимость воспитательной, профилактической и коррекционной работы с несовершеннолетними правонарушителями (Попов Ю. В., 1991, 1998, Ремшмидт Х., 1996, 1998, 2001, Гурьева В. А., 1996, 2000, Вострокнутов Н. В., 1998, 2000, 2002, 2004 и многие другие). Это положение закреплено в России и законодательно (Закон РФ «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних», 1999).

Обобщая подходы разных авторов к проблеме асоциального поведения несовершеннолетних, можно сформулировать следующие положения:

Делинквентное поведение подростков является специфическим этапом социальной дезадаптации. По мере взросления делинквентность закрепляется в качестве поведенческого паттерна и продолжается во взрослой жизни в форме криминальной активности.
Формирование делинквентного поведения обусловлено фактором ранней десоциализации (в основном за счет семейной депривации и влияния асоциального окружения).
В основе формирования делинквентного поведения лежат механизмы депривации, конфликтно-стрессового вытеснения (отторжение от школы, социализированных сверстников) и идентификации с подражанием и фиксацией стереотипов асоциального поведения.
Для комплексной оценки делинквентного поведения необходимо учитывать: социальную ситуацию и десоциализирующие факторы, механизм формирования делинквентного поведения, клинические факторы, клинико-психопатологические факторы, включая возрастной и динамический аспекты, социальный прогноз. С учетом комплекса выявленных факторов необходимо проводить реабилитационные мероприятия.
Реабилитационные мероприятия должны проводиться в рамках учреждений не медицинского профиля, а социального при участии врачей-психиатров в качестве консультантов.

Среди современных реабилитационных программ можно условно выделить 5 типов (Ремшмидт Х., 1996). Они весьма удачно соответствуют основным клиническим формам, наблюдаемым среди подростков с асоциальным поведением.

Программы творческой реализации. Их задача — демонстрация подросткам их индивидуальности и ценности для общества через творческую реализацию. Эти программы хороши для детей с сохранным интеллектом и без выраженных нарушений внутрисемейных отношений. В нашем исследовании в рамках этих программ могли бы проходить социальную реабилитацию подростки 2 и 5 групп.
Программы трудовой реализации. В рамках этих программ основной упор делается на приобретение подростками трудовых и профессиональных навыков. Они более всего подходят для подростков со сниженным интеллектом (группа 3 в нашем исследовании) и с выраженной органической церебральной патологией (группа 4 в нашем исследовании). При этом социальная работа с подростками требует вмешательства со стороны психиатра, который должен вести лечебную работу параллельно с программой социальной реабилитации.
Программы социальной реализации. Они наиболее оптимальны для подростков, составляющих группу риска по совершению криминальных актов (часть подростков контрольной группы, совершившие административные правонарушения в нашем исследовании, подростки группы 5, совершившие незначительные и однократные правонарушения). Эти подростки нуждаются в вовлечении в социальные мероприятия на уровне школы, клубов по интересам, спортивных клубов и т.д.
Программы ресоциализации. Включают в себя 2 этапа. На первом этапе решаются в основном педагогические и медицинские задачи, на втором — задачи в рамках программ 1 и 2. В программы ресоциализации целесообразно включать подростков с нарушениями семейных отношений, грубой педагогической запущенностью и стойкой криминальной активностью. Следует включать в эти программы несовершеннолетних с поведенческими нарушениями, вызванными психическим расстройством. На первом этапе подростки получают лечение и приобретают навыки обучения. На втором этапе в отношении подростков с формирующимся расстройством личности реализуется программа творческой реализации (группа 1 в нашем исследовании), в отношении подростков с интеллектуальной недостаточностью (группа 3 в нашем исследовании) — программа трудовой реализации.
Комплексные программы ресоциализации. Используются в отношении подростков, страдающих наркоманиями и алкоголизмом, осужденных к лишению свободы и отбывающих наказание и т.д.

О себе